Чайковский Викентий Константинович

1938 год. Туркестан. Средне-азиатский военный округ. Предместье города Куляб. Кулябский кавалерийский полк. Граница с Афганистаном – совсем рядом. Невыносимая жара. Песок и горячий ветер. Душная и темная ночь. У офицерского домика – часовой. В домике живет семья «врага народа»: молодая мать, двухлетняя дочь и годовалый сын. Никто не имеет права подойти, передать что-либо.

Выходить из дома строго запрещено. Воды нет. Вода – привозная, и ее всегда не хватало. Семья командира кавалерийского взвода Чайковского Викентия Константиновича обречена на медленную и мученическую смерть. В 30-е годы, вплоть до 40-х годов в Туркестане шла настоящая война. Но об этом не вспоминают. Вы нигде не найдете даже упоминания — полное молчание. Но война была.

Мать рассказывала, что отряды кавалеристов после коротких отдыхов уходили на борьбу с басмачами, на перекрытие бандитских троп, охрану границы. И каждый раз все женщины гарнизона встречали возвращающихся бойцов на околице военного городка и вместе ревели, увидев на фоне песчаных барханов лошадь без всадника – значит, кто-то ранен, убит или пропал без вести.

Мой отец, как и подобает потомственному офицеру, служил Родине честно и самоотверженно. Это его и подвело. Стал отец замечать что-то неладное в действиях командира отряда: то посты снимет, то маршруты патрулирования, утвержденные табелем, изменит, или еще хуже – вовсе оставит охраняемый участок без охранения.

Командир взвода Чайковский раз, другой обратил на это внимание командования. А вскоре начали происходить странные вещи. Однажды, при обходе караульных позиций, отца обстреляли с двух сторон: с нашей и со стороны границы. Спас заброшенный арык, в углублении которого он успел укрыться. Через несколько дней на отца было совершено повторное покушение: поздно вечером, когда он, будучи начальником караула, обходил посты, его пытались «достать» штыком или саблей. Отбился, но был ранен. Удар штыка пришелся между глазным яблоком и бровью. Нападавшие подумали, что сделали свое черное дело, и скрылись.

Отец очнулся, когда было уже совсем темно, и ползком добрался до расположения части. Услышавшие шум бойцы подобрали командира и унесли в медсанчасть. Штык чудом не достал до жизненно важных участков мозга. Отец выздоровел и остался в строю.

Я, когда был маленьким, часто просил отца показать боевые шрамы: один, большой, чуть выше правого колена, другой – при закрытом левом глазе — почти на всю его длину.

Однако на этом туркестанские беды не закончились. Вскоре отца арестовали, как врага народа, шпиона и потомственного дворянина. Дикими и нелепыми были обвинения. Но оказались тогда рядом с отцом истинно русские офицеры, офицеры с большой буквы. На его защиту встал начальник политотдела, сумев в кратчайшие сроки достучаться до командования военного округа и отцу поверили, а после проверки его показаний, арестовали командира отряда, который со своей шайкой способствовал басмачам, подставлял под пули бойцов – кавалеристов.

Отца освободили, повысили в звании, отправили учиться на высшие офицерские курсы в Москву, по окончанию которых он был переведен в Ташкентское пехотное училище старшим преподавателем и начальником химической службы училища. Там его и застала война.

Нельзя забыть и подвига жены начальника политотдела. Она спасла жизнь моей матери, сестре и брату. По ночам подкрадывалась ползком к окну глинобитной мазанки, которую занимала наша семья, и передавала воду и лепешки. А верные отцу бойцы, любившие своего командира и верившие ему, будучи на посту у домика, отворачивались и делали вид, что ничего не замечают.

Но от судьбы, видимо, не уйдешь. После Великой Отечественной войны, демобилизовавшись в 1946 году по болезни, отец начал работать по гражданской специальности – лесное дело. В 1949 он – уже директор крупного лесничества в городе Свердловске.

В это время в государстве начался новый виток борьбы с «врагами народа» — так называемое «Ленинградское дело». И – донос на отца. Итог: исключение из партии, куда он был принят в мае 1945 года, и снятие с должности директора. Отец был осужден и сослан в глухую уральскую тайгу на «исправительные работы» простым лесником.

Отец был неподкупен и честен. Я, повзрослев, уже не только наблюдал, но и понимал поступки отца, подтверждавшие эти его качества.

Как убрать неугодного? «Грехов» много: сын царского офицера, брат побывавшего в фашистском плену военного врача. Для «убедительности» вспомнили неоднократные резкие суждения отца по неоднозначным вопросам того времени. Никто не учел, что Викентий Константинович – боевой офицер, прошел фронт, начиная от обороны Москвы, имел боевые награды… Да что я!… Не таким жизнь ломали!

Выстоял отец. После смерти Сталина был восстановлен в должности директора. От восстановления в партии категорически отказался. Не принял и предложение вернуться вновь на кадровую военную службу.

Однако отец еще успел и активно поучаствовать в ликвидации последствий радиационной аварии на производственном объединении «Маяк» в 1957 году, как подполковник запаса, химик по специальности.

В последние годы жизни отец работал главным инженером Свердлеса, начальником лесов Свердловской области, считался одним из заслуженных работников лесного хозяйства Урала.

Умер Викентий Константинович Чайковский в 1961 году.

Считать ли моего отца жертвой политических репрессий?… По большому счету, дело не столько в определении, принадлежности. Нет. Дело в том, что тысячи изломанных судеб, так или иначе, не вошедших в официальную статистику – были, и их мы не в праве забывать.

Много трудных дорог и нелегких испытаний было послано моему отцу. Его боевой путь начался задолго до Великой Отечественной войны, что я очень подробно и ёмко, как мне кажется, изложил в главе «Неизвестная война». Это сейчас, спустя более 60-ти лет, Федеральный Закон «О ветеранах» в приложении-перечне, определил тех, кто относится к участникам боевых действий, в т.ч. и борцов с басмачеством в среднеазиатской части страны. А тогда… как было, так было, но справедливость должна быть по отношению к тем участникам, большинства которых уже нет в живых, а живущих ныне — единицы. Ведь, к примеру, мой отец получил бы пенсию после демобилизации по здоровью, т.к. год участия в боевых действиях шел 1 к 3. Кстати, разрешите поразмышлять о том, что кто рано ушел из жизни, погиб, должны чествоваться наравне с ныне живущими. Они заслужили это награждение, пусть посмертно, теми наградами, которых удостаиваются сегодня живущие участники Великой Отечественной войны. Эти награды передаются в семье детям и внукам, ими гордятся. Кроме общей памяти, должна быть и конкретная дань уважения государства погибшим и умершим участникам Великой Отечественной войны.

Среди государственных наград участников Великой Отечественной войны особое место занимает медаль «За участие в героической обороне Москвы». Естественно, как человек военный, я обращаю внимание на орденские планки ветеранов и вижу, что уже очень давно нет тех в живых, кто участвовал в той битве и, по сути, отстоял свободу и независимость нашей Родины.

Отец о войне почти ничего не рассказывал, не любил говорить, и только после долгого моего детского нытья кое-что рассказывал нехотя, а в большинстве случаев хмурился, уходил в себя и молчал, стиснув зубы. Значит, было от чего.

Иногда отец разрешал присутствовать при редких воспоминаниях фронтовиков у нас дома, слышать его тихие беседы с дядей Сашей Зобниным (дядя по линии матери) капитаном связистом, командиром роты связи фронта, который имел несколько боевых орденов, точно помню три ордена «Красной звезды». Чтобы было понятно, это те связисты, которые устанавливали связь на передовой, шли раньше наступления, «вызывая огонь на себя»… Израненный, но сильный духом всегда вызывал уважение у моего отца, а мне было в радость играть с вещами капитана.

Почему молчал отец о войне? Сложно сказать… Хорошо помню, с какой болью отец говорил о том, что в окопах под Москвой, где он был, бойцы имели крайне плохое вооружение. Винтовки — старого образца, патронов не было, вместо пулеметов «максим» — макеты, а вместо дула — ствол трехлинейки… А сзади делали заслон из своих же боевых вооруженных и всем снабженных групп, что бы не отступили те, кто шел впереди. Я хорошо помню, как мужики роняли слезы, вспоминая окопную жизнь и бессчетное количество погибших. И часто говорили, что неладно это было, что должно было быть другое. Не сомневаясь в правом деле, резко судили за потери, которых, очевидно, можно было бы избежать. Отцу повезло: он ни разу не был ранен или контужен. Вспоминал, что и фуражку пулей сбивало, срезало однажды фляжку осколком, разорвавшаяся неподалеку мина оторвала подошву у сапог, не ранив ступней, нанеся только ушибы.

Однажды отцу командование дало сутки для отдыха, чтобы отоспаться, так как он уже еле стоял на ногах. Отец зашел в деревянный деревенский дом близ их командного пункта, в котором жила старая женщина, которая никуда не уходила. Она напоила отца кипятком с сухарями (ничего больше у нее не было, и отец потом выбрал минуту времени и принес ей свой офицерский, пусть скудный продовольственный паек) и он, закутавшись в полушубок, лег под кровать у печки, рассуждая о том, что если бомба угодит в дом, кровать может спасти от бревен. Поздно утром, выходя спросонья из избы, он увидел, что крыльца не было: взрывной волной от вражеской бомбы весь дом сдвинуло в сторону.

С едой вообще было очень плохо, и отец это часто вспоминал. Ели, в основном, конину – мясо убитых лошадей. Однажды повар сварил уже испорченное мясо, кому-то повезло, а отец заболел брюшным тифом в тяжелой форме, его эвакуировали и лечили в Москве. Отец потом всегда мучился болями в желудке, страшно был худ, одна кожа да кости, что можно видеть на нескольких фото.

Уволился он из армии именно по болезни, только почему-то пенсии тогда по болезни не назначались.

Я хорошо помню, за что отец был награжден орденом «Красной Звезды».

В международных отношениях, еще до 1914 года, был подписан пакт о неприменении химического оружия при ведении боевых действий. Но, тем не менее, немцы применили химическую атаку по передовой линии наших войск. Противогазов не было. Какие противогазы?! Не до жиру. И тогда отец ради спасения солдат бросился в траншеи на передовой, стал, где ползком, где перебежками передвигаться, чтобы сказать солдатам, что можно сделать для спасения. За свои мужественные действия, спасшие жизнь многим людям, он был представлен к ордену, но получил его только в 1945 году.

Отец потерял почти всех своих друзей, кто с ним начал боевой путь от стен Москвы. Когда положение наших войск стало более стабильным, и победы шли одна за другой, отца, как профессионального военного преподавателя отозвали с фронта и вновь назначили на службу в военное училище. Видимо, это и спасло ему жизнь.

В училище отца очень уважали и любили. Курсанты его называли «наш Батя», что являлось высшим признанием подчиненными своих командиров. Один из курсантов отца – Борис Рунге («Кабачок – 12 стульев») – в последующем стал известным актером. Смутно вспоминаю, что он приезжал с гастролями в Свердловск, разыскал отца. Когда я уже учился в Академии, то встречался с ним в Москве.

Отцовские фронтовые вещи отца почти все утеряны. Говорили, что отец мой хранил даже кавалерийскую плетку, с которой воевал с басмачами. Но вот почему его вещи не сохранили старшие (мы то были детьми, многое не понимали) – загадка. Ведь это вещи бесценные, можно сказать – реликвии нашей семьи. Именной пистолет не нашли, отцовский бинокль и немецкую финку – где-то затерял старший брат. Исчез и такой патрончик с запиской, который называли «смертничек». Хорошо, что награды остались у меня, и я их бережно храню.

Война закончилась. Казалось, что все уже будет хорошо. Но у моего отца впереди был 1957 год. В это время произошла радиационная авария на ПО «Маяк». Отец был подполковником запаса редкой на то время военной профессии – химик. Естественно, он был призван на ликвидацию той аварии в первом эшелоне. «Маяк», он же – «Челябинск-40» . Задание было опасное, давалась соответствующая «подписка» о не разглашении тайны. Моя мать, воспитанная своим временем, верила мужу, выполняла его наказы. Даже когда я попал в Чернобыль, стояла как кремень — папа не участвовал, этого не было. Мы, близкие поражались её стойкости. А может быть молчание вошло полностью в её плоть, после всех выпавших на семью испытаний?

Мне на тот момент было почти 10 лет. Поэтому я так хорошо помню те и последующие за ними годы. Конечно, опять все говорилось шепотом, тихо. Но все утаить было нельзя.

Отец возглавил группу, которая эвакуировала людей из пораженных радиацией населенных пунктов. Людей полностью переодевали, без вещей вывозили в Челябинск и Свердловск, в подготовленные квартиры. А населенные пункты со всем радиационным скарбом в домах сравнивали с землей. И так день за днем. Отец иногда выкраивал капельку времени и заезжал домой. Исхудавший, седой, с постоянной болью в желудке. Мама кормила его, а он засыпал, сидя за столом на кухне. Гудок машины, поцелуй жене, мне: «Сынинько, ко мне близко не подходи, я — зараженный». Мать потом мыла полы, плакала и ждала.

После ликвидации отец стал мучиться сильными головными болями. После всего этого он прожил всего четыре года.

Никто тогда не вспомнил о героических днях 1957 года. Все это окружала глухая стена молчания. Это сегодня бывшие на той ликвидации люди (порой сбоку припеку) много говорят, возвышают сделанное ими: «Я стоял в наряде, нес боевую службу рядовым…», получают почести, награды, льготы и т.д. Не буду судить их – каждому свое. Но и в моих рассуждениях есть доля истины…

Отец всегда очень много читал. На особом месте в его чтении стояли газеты. Он очень переживал за все, что происходило в стране, следил за кадровыми перестановками. Отец очень волновался за Константина Георгиевича Жукова, которого в то время сняли с поста министра обороны, ликовал, когда стали говорить правду о культе личности Сталина.

Отцу очень много приходилось работать. В семье было пять человек, всех надо было накормить, одеть… Для отдыха времени почти не оставалось, я вообще не помню, чтобы у отца когда либо был отпуск.

Во время отдыха он любил ездить в лес, на рыбалку. Очень любил работать на маленьком участке земли у дома, где было несколько грядок под овощи. Здесь рос и небольшой сад, посаженный отцом. Свою любовь к земле, к труду отец старался передать и нам. Помню, он очень любил столярничать, у него была прекрасная мастерская с великолепным набором столярных инструментов. Отец был очень жизнерадостным человеком. Очень жаль, что судьба отмерила ему короткий срок жизни – всего пятьдесят два года.

После его смерти в нашей с мамой жизни наступила очень трудная пора… Но сейчас я думаю о том, что не подвел своего отца и он мог бы мной гордиться.

Юрий Чайковский, полковник запаса, Кавалер Ордена Мужества и Почета